Нельзя сказать, что после этого сеанса психотерапии, страх у меня исчез навсегда. Но когда он появляется, я вспоминаю «банку меда», что вызывает у меня улыбку, и страх ненадолго отступает.
А позже я серьезно задумалась, что значит «жить с банкой меда». Вот – я, а вот – «банка меда». Я на табуретке, она – на столе и я неотрывно на нее смотрю. Чем бы я не ни занималась, мой взгляд возвращается к ней. Если я куда-то иду, я беру ее с собой, кладу в сумку или в карман. Бывает так, что я забываю про нее, когда я полностью погружена в настоящее и получаю радость от того мгновения, в котором пребываю. Но ведь женщины часто что-то ищут в кармане или сумке… И вот опять я натыкаюсь на баночку меда. И радость сразу меркнет, и меня больше нет в настоящем. Я – в баночке меда, в страхе. Так мы и живем друг с другом, вдвоем, в изоляции… Страх, действительно, был некой сущностью, присутствующей в моей жизни – по-хозяйски, властно, без всякого уважения ко мне, отделяющим меня от всего мира, Бога и даже себя самой.
Я долгое время не могла с этим согласиться. Мне казалось, что никто и ничто не может отделить меня от Бога. Ведь у меня хороший контакт с Богом, я молюсь, обращаюсь к Нему со своим заботами и нуждами, Он просто почему-то не всегда меня слышит…
Но правда была в том, что не я управляла страхом, а он управлял мной. Я обращалась к Богу, но обращалась со страхом, по сути не имея веры, что Бог мне может помочь. Мои уста говорили Богу: «Помоги», – а страх в это же время за меня произносил: «Господи, отойди, я не верю, что Ты справишься с моей проблемой. Отойди, я сделаю все сама». И Бог отходил и давал мне возможность справиться с этой проблемой самой. Как можно догадаться, без Бога не очень-то все получалось…
Страх также отделяет меня от людей. По сути, страх – это симптом изоляции. Ведь страх многолик. Можно бояться завтрашнего дня – «что я буду есть? А если я потеряю работу? А если коронавирус вернется?», – а можно бояться людей. Не в смысле, что я буду бежать в страхе от каждого, кого встречу на улице, а бояться оценки людей, бояться, что обо мне могут подумать что-то не то, бояться, что увидят мою уязвимость. Выйти из изоляции и попросить помощи – это значит открыться другому, а это очень страшно, открытое место –не защищено, в него можно ударить, и мне будет больно. И если я не хочу столкнуться с болью, я не буду открываться другим. Наоборот, я воздвигну щит, выстрою фасад, все закрашу, украшу, нарисую окна и дверь, «типа», – я гостеприимная хозяйка. Но на самом деле, всю эту «красоту» я буду создавать только для того, чтобы скрыть свой страх.
Страх также отделяет меня от себя самой. Я даже не могу себе представить, какой я могла бы быть без того страха, который оккупировал меня до самых моих глубин. Страх заставляет меня отказываться от моих идей, прятать свои таланты и способности, не брать ответственности, обесценивать свой опыт и знания, не верить себе, не доверять, а значит не рисковать, сдаваться перед сложными препятствиями, сворачивать с дороги к большим целям. Вот если только на минуту представить, что у меня нет никакого страха – ни страха оценки, ни страха неудачи («а что, если не получится?»), ни страха боли, ни страха показать свою уязвимость. Какой бы я была?! Я не знаю… У меня нет даже такого опыта. Может только в самом раннем детстве, когда я училась ходить. Ребенок, когда учится ходить, падает до пятидесяти раз в день. Ему не приходит в голову: «кажется, ходить – это не мое, вряд ли у меня что-то получится» или «ой, а вдруг сейчас кто-то увидит, что я ходить не умею и решит, что я неумеха и неудачник». Он падает, встает и смело пытается идти дальше, и никогда не теряет надежды, что у него все получится.
Я до сих пор справляюсь со своим страхом, но уже с ним не живу. Бывает, что он опять входит в мою жизнь, но уже не властно, а тихо, незаметно, я даже не сразу его распознаю. Он может войти под маской какого-то беспокойства или тревоги. И только через какое-то время я вдруг обнаруживаю, что опять чего-то боюсь.